Николай карамзиннаталья, боярская дочь. «Наталья, боярская дочь

Карамзин Н М

Наталья, боярская дочь

Николай Михайлович Карамзин

Наталья, боярская дочь

Кто из нас не любит тех времен, когда русские были русскими, когда они в собственное свое платье наряжались, ходили своего походкою, жили по своему обычаю, говорили своим языком и по своему сердцу, то есть говорили, как думали? По крайней мере, я люблю сии времена; влюблю на быстрых крыльях воображения летать в их отдаленную мрачность, под сению давно истлевших вязов искать брадатых моих предков, беседовать с ними о приключениях древности, о характере славного народа русского и с нежностью целовать ручки у моих прабабушек, которые не могут насмотреться на своего почтительного правнука, не могут наговориться со мною, надивиться моему разуму, потому что я, рассуждая с ними о старых и новых модах, всегда отдаю преимущество их подкапкам* и шубейкам перед нынешними bonnets a la... и всеми галло-албионскими* нарядами, блистающими на московских красавицах в конце осьмого-надесять* века. Таким образом (конечно, понятным для всех читателей), старая Русь известна мне более, нежели многим из моих сограждан, и если угрюмая Парка* еще несколько лет не перережет жизненной моей нити, то наконец не найду я и места в голове своей для всех анекдотов и повестей, рассказываемых мне жителями прошедших столетий. Чтобы облегчить немного груз моей памяти, намерен я сообщить любезным читателям одну быль или историю, слышанную мною в области теней, в царстве воображения, от бабушки моего дедушки, которая в свое время почиталась весьма красноречивою и почти всякий вечер сказывала сказки царице NN. Только страшусь обезобразить повесть ее; боюсь, чтобы старушка не примчалась на облаке с того света и не наказала меня клюкою своею за худое риторство...* Ах нет! Прости безрассудность мою, великодушная тень, - ты неудобна*, к такому делу! В самой земной жизни своей была ты смирна и незлобна, как юная овечка; рука твоя не умертвила здесь ни комара, ни мушки, и бабочка всегда покойно отдыхала на носу твоем: итак, возможно ли, чтобы теперь, когда ты плаваешь в море неописанного блаженства и дышишь чистейшим эфиром неба, возможно ли, чтобы рука твоя поднялась на твоего покорного праправнука? Нет! Ты дозволишь ему беспрепятственно упражняться в похвальном ремесле марать бумагу, взводить небылицы на живых и мертвых, испытывать терпение своих читателей и, наконец, подобно вечно зевающему богу Морфею*, низвергать их на мягкие диваны и погружать в глубокий сон... Ах! В самую сию минуту вижу необыкновенный свет в темном моем коридоре, вижу огненные круги, которые вертятся с блеском и с треском и, наконец, -о чудо! - являют мне твой образ, образ неописанной красоты, неописанного величества! Очи твои сияют, как солнцы; уста твои алеют, как заря утренняя, как вершины снежных гор при восходе дневного светила, - ты улыбаешься, как юное творение в первый день бытия своего улыбалось, и в восторге слышу я сладко-гремящие слова твои: "Продолжай, любезный мой праправнук!" Так, я буду продолжать, буду; и, вооружась пером, мужественно начертаю историю Натальи, боярской дочери. Но прежде должно мне отдохнуть; восторг, в который привело меня явление прапрабабушки, утомил душевные мои силы. На несколько минут кладу перо - и сии написанные строки да будут вступлением, или предисловием. В престольном граде славного русского царства, в Москве белокаменной, жил боярин Матвей Андреев, человек богатый, умный, верный слуга царский и, по обычаю русских, великий хлебосол. Он владел многими поместьями и был не обидчиком, а покровителем и заступником своих бедных соседей, чему в наши просвещенные времена, может быть, не всякий поверит, но что в старину совсем не почиталось редкостию. Царь называл его правым глазом своим, и правый глаз никогда царя не обманывал. Когда ему надлежало разбирать важную тяжбу, он призывал к себе в помощь боярина Матвея, и боярин Матвей, кладя чистую руку на чистое сердце, говорил: "Сей прав (не по такому-то указу, состоявшемуся в таком-то году, но) по моей совести; сей виноват по моей совести" - и совесть его была всегда согласна с правдою и с совестью царскою. Дело решалось без замедления: правый подымал на небо слезящее око благодарности, указывая рукою на доброго государя и доброго боярина, а виноватый бежал в густые леса сокрыть стыд свой от человеков.

Еще не можем мы умолчать об одном похвальном обыкновении боярина Матвея, обыкновении, которое достойно подражания во всяком веке и во всяком царстве, я именно, в каждый дванадесятый праздник* поставлялись длинные столы в его горницах, чистыми скатертьми накрытые, и боярин, сидя на лавке подле высоких ворот своих, звал к себе обедать всех мимоходящих бедных [В истине сего уверял меня не один старый человек. (Примеч. автора.)] людей, сколько их могло поместиться в жилище боярском; потом, собрав полное число, возвращался в дом и, указав место каждому гостю, садился сам между ними. Тут в одну минуту являлись на столах чаши и блюда, и ароматический пар горячего кушанья, как белое тонкое облако, вился над головами обедающих. Между тем хозяин ласково беседовал с гостями, узнавал их нужды, подавал им хорошие советы, предлагал свои услуги и наконец веселился с ними, как с друзьями. Так в древние патриархальные времена, когда век человеческий был не столь краток, почтенными сединами украшенный старец насыщался земными благами со многочисленным своим семейством - смотрел вокруг себя и, видя на всяком лице, во всяком взоре живое изображение любви и радости, восхищался в душе своей. После обеда все неимущие братья, наполнив вином свои чарки, восклицали в один голос: "Добрый, добрый боярин и отец наш! Мы пьем за твое здоровье! Сколько капель в наших чарках, столько лет живи благополучно!" Они пили, и благодарные слезы их капали на белую скатерть.

Таков был боярин Матвей, верный слуга царский, верный друг человечества. Уже минуло ему шестьдесят лет, уже кровь медленнее обращалась в жилах его, уже тихое трепетание сердца возвещало наступление жизненного вечера и приближение ночи - но доброму ли бояться сего густого непроницаемого мрака, в котором теряются дни человеческие? Ему ли страшиться его тенистого пути, когда с ним доброе сердце его, когда с ним добрые дела его? Он идет вперед бестрепетно, наслаждается последними лучами заходящего светила, обращает покойный взор на прошедшее и с радостным хотя темным, но не менее того радостным предчувствием заносит ногу в оную неизвестность. Любовь народная, милость царская были наградою добродетелей старого боярина; но венцом его счастия и радостей была любезная Наталья, единственная дочь его. Уже давно оплакал он мать ее, которая заснула вечным сном в его объятиях, но кипарисы супружеской любви* покрылись цветами любви родительской - в юной Наталье увидел он новый образ умершей, и вместо горьких слез печали воссияли в глазах его сладкие слезы нежности. Много цветов в поле, в рощах и на лугах зеленых, но нет подобного розе; роза всех прекраснее; много было красавиц в Москве белокаменной, ибо царство русское искони почиталось жилищем красоты и приятностей, но никакая красавица не могла сравняться с Натальею - Наталья была всех прелестнее. Пусть читатель вообразит себе белизну итальянского мрамора и кавказского снега: он все еще не вообразит белизны лица ее - и, представя себе цвет зефировой любовницы*, все еще не будет иметь совершенного понятия об алости щек Натальиных. Я боюсь продолжать сравнение, чтобы не наскучить читателю повторением известного, ибо в наше роскошное время весьма истощился магазин* пиитических* уподоблений красоты и не один писатель с досады кусает перо свое, ища и не находя новых. Довольно знать и того, что самые богомольные старики, видя боярскую дочь у обедни, забывали класть земные поклоны, и самые пристрастные матери отдавали ей преимущество перед своими дочерями. Сократ* говорил, что красота телесная бывает всегда изображением душевной. Нам должно поверить Сократу, ибо он был, во-первых, искусным ваятелем (следственно, знал принадлежности красоты телесной), а во-вторых, мудрецом или любителем мудрости (следственно, знал хорошо красоту душевную). По крайней мере наша прелестная Наталья имела, прелестную душу, была нежна, как горлица, невинна, как агнец, мила, как май месяц: одним словом, имела все свойства благовоспитанной девушки, хотя русские не читали тогда ни Локка* "О воспитании", ни Руссова "Эмиля"* - во-первых, для того, что сих авторов еще и на свете не было, а во-вторых, и потому, что худо знали грамоте, - не читали и воспитывали детей своих, как натура воспитывает травки и цветочки, то есть поили и кормили их, оставляя все прочее на произвол судьбы, но, сия судьба была к ним милостива и за доверенность, которую имели они к ее всемогуществу, награждала их почти всегда добрыми детьми, утешением и подпорою их старых дней.

Н. М. Карамзин
Наталья, боярская дочь
Главная героиня – Наталья, живет в допетровской России. Ее родители: отец, боярин Матвей, – богатый человек, верный советник царя; мать Натальи умерла и ее воспитывала няня. Весь жизненный уклад героев регламентируется правилами “Домостроя”, и жизнь Натальи полностью подчиняется этому укладу. По утрам вместе с няней Наталья идет в церковь молиться, затем раздавать бедным милостыню. Дома Наталья работает за пяльцами, шьет, плетет кружево. Отец отпускает ее на прогулку с няней в сад, а затем она опять садится за рукоделье. Вечером ей разрешается пообщаться с подружками под присмотром нянюшек. Жизнь Натальи замкнута и бедна событиями, но даже при такой жизни она умеет мечтать и много думает обо всем. Мы видим, как она добра, как любит отца и строгую няню, как умеет восхищаться природой и красой Москвы. Она очень трудолюбива и послушна, какой и должна быть девушка того времени. Но наступает время, и она начинает грезить мыслями о любви. Долгожданная встреча произходит в церкви, и Наталья влюбляется с первого взгляда, не ведая даже имени того молодого человека. Не встретив его на следующий день, она тоскует и мучается, не ест, не пьет, стараясь при этом скрыть ото всех свою тоску. Увидев своего возлюбленного снова, она счастлива так, что “час обедни был для нее одною блаженною секундою”. Няня устроила влюбленным встречу, и молодые люди сговориваются бежать и тайно венчаться. Мы видим переживания героини: счастье первой любви, безмерное доверие к Алексею, чувство вины перед любящим отцом, стыд за ту боль, которую она ему причиняет. Но по правилам “Домостроя” истинная жена обязана все забыть для мужа и во всем ему повиноваться. Наталья готова к этому. Даже когда няня, испугавшись вооруженных слуг Алексея, закричала, что они в руках у разбойников, Наталья успокоилась от одного лишь слова Алексея. Она верила и знала, что он не может быть злым человеком. Она обретает счастье с Алексеем, но продолжает вышивать узорные полотенца для отца. Ее мечта, чтобы отец простил, и она каждый день молится об этом. Но тут приходит время идти Алексею на войну, и Наталья, надев мужскую одежду и спрятав волосы под шлем, идет всемте с ним на поле боя и сражается там как мужчина. Этот ее поступок заставляет царя и отца простить ее.

1. Роман “Тихий Дон” Шолохова является монументальным произведением русской литературы ХХ века. В книге изображена жизнь донского казачества в период Первой мировой войны, революции 1917 года...
2. Н. М. Карамзин в повести “Наталья, боярская дочь” обращается к историческому прошлому России. Наталья, главная героиня повести, живет в эпоху допетровской России. Ее отец, боярин...
3. В процессе изучения русской литературы XIX в. мы познакомились со многими прекрасными женскими образами, каждый из которых выделяется своими индивидуальными чертами, оставляет неотразимый след в...
4. Повесть “Наталья, боярская дочь” Н. М. Карамзина стала первым художественным воспроизведением русского исторического прошлого. Позднее критик Резанов будет описывать “карамзинское течение” как “тенденцию обрабатывать взятый...
5. Главные женские образы романа Михаила Шолохова “Тихий Дон” – это Наталья Мелехова и Аксинья Астахова. Обе они любят одного и того же казака, Григория Мелехова....
6. М. А. Шолохов Тихий Дон По окончании предпоследней турецкой кампании казак Прокофий Мелехов привел домой, в станицу Вешенская, пленную турчанку. От их брака родился сын,...
7. По окончании предпоследней турецкой кампании казак Прокофий Мелехов привел домой, в станицу Вешенская, пленную турчанку. От их брака родился сын, названный Пантелеем, такой же смуглый...
8. Если на время отстраниться от историче- ских событий, то можно отметить, что в осно- ве романа М. А. Шолохова “Тихий Дон” ле- жит традиционный любовный...
9. Введение Повествование в романе “Тихий Дон” построено автором по трем параллельным сюжетным линиям. Сюжету личной жизни Григория Мелехова отведено одно из самых важных мест в...
10. Главные герои повести – боярская дочь Наталья и Алексей Любославский. Алексей и Наталья решились на отчаянный поступок, а после доказали свою честность и истинную храбрость,...
11. В процессе изучения русской литературы ХIХ в. мы познакомились со многими прекрасными женскими образами, каждый из которых выделяется своими индивидуальными чертами, оставляет неотразимый след в...
12. 1. Где происходит действие повести? 2. Как звали боярина, верного слугу царского, отца Натальи? 3. В каких случаях призывал Матвея Андреева к себе государь? 4....
13. Появление нового лица в деревне – всегда событие. Когда летом 184… в богатом имении Ислаевых появился новый домашний учитель, уже сложившееся равновесие оказалось некоторым образом...
14. И. С. Тургенев Месяц в деревне Появление нового лица в деревне – всегда событие. Когда летом 184… в богатом имении Ислаевых появился новый домашний учитель,...
15. “По Дону гуляет казак молодой, А девица плачет над быстрой рекой”. Из народной песни Было у Григория Мелехова за всю его жизнь только две женщины...

«Наталья боярская дочь», произведение Карамзина — это яркий пример нового течения, которое использовали писатели конца девятнадцатого века, в том числе и Карамзин. Новым течением является сентиментализм и если до этого использовался классицизм, где изображался достойный гражданин своей Родины, его долг, честь, то теперь изображается внутренний мир человека, его чувства, переживания и тому примером есть работа Карамзина «Наталья, боярская дочь.

произведение карамзина наталья боярская дочь

О чем данное произведение? Конечно же, о любви, самой настоящей. О том чувстве, которое хотят испытать все, о котором все мечтают и Наталья — главная героиня, узнала, что такое любовь, что такое любить. Это произведение поведает нам историю любви дочери Матвея Андреева Натальи и сына боярина Любославского Алексея.

Наталья настолько сильно полюбила Алексея, что даже решилась на бегство из дома. Она уходит от отца, лишь бы быть рядом с мужем. Но и об отце никогда не забывала, поэтому их человек всегда приносил весточки об отце Натальи. Силу большой любви мы видим не только, когда Наталья уходит из дома за мужем, но и когда героиня отправляется в боевой поход с Алексеем, ведь без него немыслима была ее жизнь.

Завершается произведение хорошим окончанием, ведь Алексея прощает государь, как и прощает отец Натальи. Супруги едут в Москву и там счастливо живут.

В работе Карамзина «Наталья, боярская дочь» несколько главных героев. Можно выделить и Матвея, отца Натальи, который был честным и благородным. Можно выделить и няню, которая заменила мать Наталье, и Алексея — возлюбленного Натальи, но все-таки, главная героиня — это Наталья, не зря же автор ее именем назвал свою работу. Наталья — образец настоящей русской женщины, которая умеет любить, заботиться о ближних. Ее мир, как внутренний, так и внешний, прекрасен. Она скромная, и при этом сильная духом. Наталья — это образец преданности и верности, идеальны образ жены, возлюбленной и дочери.

Рассказчик тоскует о временах, когда «русские были русскими», а московские красавицы носили сарафаны, а не щеголяли в галло-саксонских нарядах. Чтобы воскресить эти славные времена, рассказчик решил пересказать повесть, слышанную им от бабушки его деда.

Давным-давно в Москве белокаменной жил богатый боярин Матвей Андреев, правая рука и совесть царя, хлебосол и очень щедрый человек. Боярину уже минуло шестьдесят лет, жена его давно умерла, и единственной отрадой Матвея была дочь Наталья. Никто не мог сравниться с Натальей ни красотой, ни кротким нравом. Не зная грамоты, она росла, как цветок, «имела прелестную душу, была нежна, как горлица, невинна, как агнец, мила, как май месяц». Сходив к обедне, девушка целый день рукодельничала, а по вечерам встречалась с подружками на девичниках. Мать Наталье заменяла старая нянька, верная служанка покойной боярыни.

Такую жизнь Наталья вела, пока не наступила «семнадцатая весна жизни ее». Однажды девушка заметила, что все твари земные имеют пару, и в сердце ее проснулась потребность любить. Стала Наталья грустна и задумчива, ибо не могла понять смутные желания своего сердца. Как-то раз зимой, придя к обедне, девушка заметила в храме прекрасного молодого человека в голубом кафтане с золотыми пуговицами, и сразу поняла - это он. Следующие три дня юноша в церкви не появлялся, а на четвертый день Наталья увидела его вновь.

Несколько дней подряд он провожал девушку до калитки ее терема, не смея заговорить, а потом явился к ней домой. Няня позволила влюбленным встретиться. Юноша, звали которого Алексей, признался Наталье в любви и уговорил ее обвенчаться с ним тайно. Алексей боялся, что боярин не примет его в зятья, и обещал Наталье, что они бросятся в ноги Матвею после венчания.

Нянька была подкуплена, и в тот же вечер Алексей привез Наталью в ветхую церквушку, где их обвенчал старый священник. Затем, захватив с собой старушку-няню, молодожены поехали в чащу дремучего леса. Там стояла изба, в которой они и поселились. Няня, дрожа от страха, решила, что отдала свою голубку разбойнику. Тогда Алексей признался, что он - сын опального боярина Любославского. Лет тридцать назад несколько знатных бояр «восстали против законной власти юного государя». Отец Алексея в бунте не участвовал, но был арестован по ложному навету. «Верный друг отворил ему дверь темницы», боярин бежал, много лет прожил среди чужих племен и умер на руках у единственного сына. Все это время боярин получал письма от друга. Похоронив отца, Алексей вернулся в Москву, чтобы восстановить честь семьи. Друг устроил ему убежище в дебрях леса и умер, не дождавшись юношу. Поселившись в лесном доме, Алексей стал часто бывать в Москве, где увидел Наталью и влюбился. Он свел знакомство с няней, рассказал ей о своей страсти, и та допустила его к девушке.

Тем временем боярин Матвей обнаружил пропажу. Он показал прощальное письмо, написанное Алексеем, царю, и государь велел разыскать дочь своего верного слуги. Поиски продолжались до лета, но успехом не увенчались. Все это время Наталья жила в глуши с любимым мужем и няней.

Несмотря на безоблачное счастье, дочь не забывала об отце. Верный человек привозил им вести о боярине. Однажды он привез другую весть - о войне с литовцами. Алексей решил пойти воевать, чтобы подвигом восстановить честь своего рода. Он решил отвезти Наталью к отцу, но та отказалась расставаться с мужем и отправилась с ним на войну, переодевшись в мужское платье и представившись младшим братом Алексея.

Через некоторое время гонец привез царю весть о победе. Военачальники подробно описали государю битву и рассказали о храбрых братьях, которые первые бросились на врага и увлекли за собой остальных. Ласково встретив героя, царь узнал, что это - сын боярина Любославского. Государь уже знал о несправедливом доносе от умершего недавно мятежника. Боярин Матвей же с радостью узнал в младшем брате героя Наталью. И царь, и старый боярин простили молодым супругам самоуправство. Они переехали в город и еще раз обвенчались. Алексей стал приближенным царя, а Боярин Матвей прожил до глубокой старости и умер в окружении любимых внуков.

Через века рассказчик нашел могильную плиту с именами супругов Любославских, распложенную на месте ветхой церквушки, где влюбленные венчались в первый раз.

Когда-то давно жил в Москве Матвей Андреев – богатый и знатный боярин, правая рука самого царя. Он был вдовцом и отцом прекрасной девушки Натальи. Красавица не была грамотной, но имела тонкую и добрую душу. Наталья занималась рукоделием, а вечером встречалась с подругами. Ее матерью стала милая и верная нянечка – служанка покойной. В возрасте семнадцати лет Наталья задумалась о великом чувстве любви. Она не могла понять, что с ней происходит, как-то грустно и тоскливо было на сердце.

Однажды зимой в храме девушка встретила молодого и человека и тут же поняла, что это ее суженый. Юноша начал провожать Наталью до калитки дома, при этом, не проронив ни слова. А однажды пришел к ней домой. Няня дала разрешение на встречу. Звали парня Алексей. Он признался в своей любви к Наталье и стал уговаривать девушку тайно с ним обвенчаться, потому что боялся, что отец не отдаст дочку замуж за него. А после венчания обещал броситься в ноги боярину и просить простить молодых. Девушка согласилась и в тот же день влюбленные направились в церквушку для совершения обряда. Потом вместе с няней молодые отправились в чащу леса, где в маленькой избушке жил Алексей.

Няня очень испугалась, подумав, что парень оказался разбойником. Но Алексей поведал ей, что является сыном опального боярина Любославского, который был незаконно арестован много лет тому назад из-за взбунтовавшихся бояр, но сбежал из плена, а после умер на руках сына. Алексей приехал в город восстановить честное имя отца и поселился в лесу. А после встретил Наталью и влюбился.

Отец Матвей, узнав о пропаже, пожаловался царю и тот приказал начать поиски девушки. До самого лета девушку не могли найти, а она благополучно жила в лесу вместе с няней и мужем. Но временами дочь скучала по родному Матвею. Регулярно она получала от верного человека вести о нем. Но однажды пришла весть о войне с литовцами. Алексей решил отправиться на войну и доказать свое честное имя. Наталью же хотел отправить домой, но она наотрез отказалась бросать милого, и пошла на войну вместе с ним. Ей пришлось переодеться в мужской наряд и назваться младшим братом Алексея.

Спустя некоторое время армия царя получила победу. Царь с гордостью принимал у себя самых храбрых героев, в числе которых оказался Алексей. Уже было известно о несправедливом наказании его отца. Царь и боярин простили молодых. Вскоре они переехали в город и снова обвенчались. Алексей получил высокую должность при дворе царя, а боярин Матвей прожил до конца своих дней в окружении семьи и внуков.

(Пока оценок нет)

Николай Михайлович Карамзин

Наталья, боярская дочь

Кто из нас не любит тех времен, когда русские были русскими, когда они в собственное свое платье наряжались, ходили своею походкою, жили по своему обычаю, говорили своим языком и по своему сердцу, то есть говорили, как думали? По крайней мере я люблю сии времена; люблю на быстрых крыльях воображения летать в их отдаленную мрачность, под сению давно истлевших вязов искать брадатых моих предков, беседовать с ними о приключениях древности, о характере славного народа русского и с нежностию целовать ручки у моих прабабушек, которые не могут насмотреться на своего почтительного правнука, но могут наговориться со мною, надивиться моему разуму, потому что я, рассуждая с ними о старых и новых модах, всегда отдаю преимущество их подкапкам, и шубейкам перед нынешними bonnets a la… и всеми галло-албионскими нарядами блистающими на московских красавицах в конце осьмого-надесять века. Таким образом (конечно, понятным для всех читателей), старая Русь известна мне более, нежели многим из моих сограждан, и если угрюмая Парка еще несколько лет не перережет жизненной моей нити, то наконец не найду я и места в голове своей для всех анекдотов и повестей, рассказываемых мне жителями прошедших столетий. Чтобы облегчить немного груз моей памяти, намерен я сообщить любезным читателям одну быль или историю, слышанную мною в области теней, в царстве воображения, от бабушки моего дедушки, которая в свое время почиталась весьма красноречивою и почти всякий вечер сказывала сказки царице NN. Только страшусь обезобразить повесть ее; боюсь, чтобы старушка не примчалась на облаке с того света и не наказала меня клюкою своею за худое риторство… Ах нет! Прости безрассудность мою, великодушная тень, – ты неудобна к такому делу! В самой земной жизни своей была ты смирна и незлобна, как юная овечка; рука твоя не умертвила здесь ни комара, ни мушки, и бабочка всегда покойно отдыхала на носу твоем: итак, возможно ли, чтобы теперь, когда ты плаваешь в море неописанного блаженства и дышишь чистейшим эфиром неба, – возможно ли, чтобы рука твоя поднялась на твоего покорного праправнука? Нет! Ты дозволишь ему беспрепятственно упражняться в похвальном ремесле марать бумагу, взводить небылицы на живых и мертвых, испытывать терпение своих читателей, и наконец, подобно вечно зевающему богу Морфею, низвергать их на мягкие диваны и погружать в глубокий сон… Ах! В самую сию минуту вижу необыкновенный свет в темном моем коридоре, вижу огненные круги, которые вертятся с блеском и с треском и, наконец, – о чудо! – являют мне твой образ, образ неописанной красоты, неописанного величества! Очи твои сияют, как солнцы; уста твои алеют, как заря утренняя, как вершины снежных гор при восходе дневного светила, – ты улыбаешься, как юное творение в первый день бытия своего улыбалось, и в восторге слышу я сладко-гремящие слова твои: «Продолжай, любезный мой праправнук!» Так, я буду продолжать, буду; и, вооружась пером, мужественно начертаю историю Натальи, боярской дочери. – Но прежде должно мне отдохнуть; восторг, в который привело меня явление прапрабабушки, утомил душевные мои силы. На несколько минут кладу перо – и сии написанные строки да будут вступлением, или предисловием!

В престольном граде славного русского царства, в Москве белокаменной, жил боярин Матвей Андреев, человек богатый, умный, верный слуга царский и, по обычаю русских, великий хлебосол. Он владел многими поместьями и был не обидчиком, а покровителем и заступником своих бедных соседей, – чему в наши просвещенные времена, может быть, не всякий поверит, но что в старину совсем не почиталось редкостию. Царь называл его правым глазом своим, и правый глаз никогда царя не обманывал. Когда ему надлежало разбирать важную тяжбу, он призывал к себе в помощь боярина Матвея, и боярин Матвей, кладя чистую руку на чистое сердце, говорил: «Сей прав (не по такому-то указу, состоявшемуся в таком-то году, но) по моей совести; сей виноват по моей совести» – и совесть его была всегда согласна с правдою и с совестию царскою. Дело решилось без замедления: правый подымал на небо слезящее око благодарности, указывая рукою на доброго государя и доброго боярина, а виноватый бежал в густые леса сокрыть стыд свой от человеков.

Еще не можем мы умолчать об одном похвальном обыкновении боярина Матвея, обыкновении, которое достойно подражания во всяком веке и во всяком царстве, а именно, в каждый дванадесятый праздник поставлялись длинные столы в его горницах, чистыми скатертьми накрытые, и боярин, сидя на лавке подле высоких ворот своих, звал к себе обедать всех мимоходящих бедных людей, сколько их могло поместиться в жилище боярском; потом, собрав полное число, возвращался в дом и, указав место каждому гостю, садился сам между ими. Тут в одну минуту являлись на столах чаши и блюда, и ароматический пар горячего кушанья, как белое тонкое облако, вился над головами обедающих. Между тем хозяин ласково беседовал с гостями, узнавал их нужды, подавал им хорошие советы, предлагал свои услуги и наконец веселился с ними, как с друзьями. Так в древние патриархальные времена, когда век человеческий был не столь краток, почтенными сединами украшенный старец насыщался земными благами со многочисленным своим семейством – смотрел вокруг себя и, видя на всяком лице, во всяком взоре живое изображение любви и радости, восхищался в душе своей. – После обеда все неимущие братья, наполнив вином свои чарки, восклицали в один голос: «Добрый, добрый боярин и отец наш! Мы пьем за твое здоровье! Сколько капель в наших чарках, столько лет живи благополучно!» Они пили, и благодарные слезы их капали на белую скатерть.

Таков был боярин Матвей, верный слуга царский, верный друг человечества. Уже минуло ему шестьдесят лет, уже кровь медленнее обращалась в жилах его, уже тихое трепетание сердца возвещало наступление жизненного вечера и приближение ночи – но доброму ли бояться сего густого, непроницаемого мрака, в котором теряются дни человеческие? Ему ли страшиться его тенистого пути, когда с ним доброе сердце его, когда с ним добрые дела его? Он идет вперед бестрепетно, наслаждается последними лучами заходящего светила, обращает покойный взор на прошедшее и с радостным – хотя темным, но не менее того радостным предчувствием заносит ногу в оную неизвестность. – Любовь народная, милость царская были наградою добродетелен старого боярина; но венцом его счастия и радостей была любезная Наталья, единственная дочь его. Уже давно оплакал он мать ее, которая заснула вечным сном в его объятиях, но кипарисы супружеской любви покрылись цветами любви родительской – в юной Наталье увидел он новый образ умершей, и, вместо горьких слез печали, воссияли в глазах его сладкие слезы нежности. Много цветов в поле, в рощах и на лугах зеленых, но нет подобного розе; роза всех прекраснее; много было красавиц в Москве белокаменной, ибо царство русское искони почиталось жилищем красоты и приятностей, но никакая красавица не могла сравняться с Натальею – Наталья была всех прелестнее. Пусть читатель вообразит себе белизну италиянского мрамора и кавказского снега: он все еще не вообразит белизны лица ее – и, представя себе цвет зефировой любовницы, все еще не будет иметь совершенного понятия об алости щек Натальиных. Я боюсь продолжать сравнение, чтобы не наскучить читателю повторением известного, ибо в наше роскошное время весьма истощился магазин пиитических уподоблений красоты, и не один писатель с досады кусает перо свое, ища и не находя новых. Довольно знать и того, что самые богомольные старики, видя боярскую дочь у обедни, забывали класть земные поклоны, и самые пристрастные матери отдавали ей преимущество перед своими дочерями. Сократ говорил, что красота телесная бывает всегда изображением душевной. Нам должно поверить Сократу, ибо он был, во-первых, искусным ваятелем (следственно, знал принадлежности красоты телесной), а во-вторых, мудрецом или любителем мудрости (следственно, знал хорошо красоту душевную). По крайней мере наша прелестная Наталья имела прелестную душу, была нежна, как горлица, невинна, как агнец, мила, как май месяц; одним словом, имела все свойства благовоспитанной девушки, хотя русские не читали тогда ни Локка «О воспитании», ни Руссова «Эмиля» – во-первых, для того, что сих авторов еще и на свете не было, а во-вторых, и потому, что худо знали грамоте, – не читали и воспитывали детей своих, как натура воспитывает травки и цветочки, то есть поили и кормили их, оставляя все прочее на произвол судьбы, но сия судьба была к ним милостива и за доверенность, которую имели они к ее всемогуществу, награждала их почти всегда добрыми детьми, утешением и подпорою их старых дней.